Карл Густав Юнг является основоположником аналитической психологии. Интересно, что развивая свои теории и идеи, он часто обращался к мировым религиям, оккультизму, Священному Писанию, посещал «места силы». Именно Карл Юнг ввел в современную психологию такие понятия, как «коллективное бессознательное», «анимус/анима» и «тень».
Многие утверждают, что аналитическая психология открыла широким массам преисподнюю человеческой души. Сначала Зигмунд Фрейд описал бессознательное, в котором обитают комплексы, страхи, тайные желания и сексуальные патологии. А Юнг рассказал о «тени» – оплоте демонической энергии человека.
В первую очередь Юнг отметил, что психика индивида состоит из нескольких частей. Ее центром является сознание. Можно представить, что это целая галактика с «планетами» – архетипами и «солнцем» – сознанием по центру.
Когда мы говорим о человеке, мы подразумеваем целостную личность, но в реальности имеем дело с несколькими субличностями.
В своих исследованиях Карл Юнг подробно описал эти части человеческого «Я». В первую очередь – это комплекс Эго. Среди менее значимых можно наблюдать отцовский или материнский комплекс, множество констелляций и архетипичных образов. Если рассмотреть человека поближе – он состоит из разнонаправленных установок, которые вступают в противоречие друг с другом, создают основу для внутреннего конфликта. Наиболее значимые субличности – это Персона и Тень.
Архетипы по Юнгу
Архетипы, согласно трудам Карла Густава Юнга, это некая библиотека образов, которая расположена в сфере коллективного бессознательного. Ее содержимое передается из поколения в поколение. Данные образы порождают шаблонные реакции на стандартные ситуации.
Все архетипы произошли от инстинктов. Поэтому их главная задача – выживание. К примеру, архетип «врага» помогает ребенку в дикой природе распознать хищника и совершать верные действия – затаиться, спрятаться, убежать и т.д.
Бывает, мы встречаемся с людьми, которые нам неприятны без веских на то причин. Мы испытываем рядом с ними дискомфорт и хотим убежать. Возможно, этот человек соответствует нашему архетипу «врага», и этим обусловлена реакция.
Юнг выделил три сферы в структуре личности:
- личное бессознательное;
- коллективное бессознательное;
- сознание.
Личное бессознательное – все, что раннее осознавалось, но перешло на уровень бессознательного. Коллективное бессознательное передается по наследству, словно пакет документов с готовыми образами и примерами реакций.
Развитие личности основывается на взаимодействии между собой пяти основных архетипичных фигур: самость, персона, тень, анимус и анима, эго.
- Самость – объединение сознания и бессознательного в человеке. Самость формируется в процессе индивидуализации, когда некоторые аспекты личности должны интегрироваться. Часто Юнг изображал самость в виде мандалы, круга или квадрата.
- Тень опирается на инстинкт размножения и жажду жизни, свободы. Существует тень как невидимая часть бессознательного, состоит из подавляемых идей, желаний, действий, недостатков и инстинктов человека.
Юнг писал, что тень может приходить в сновидения и принимать самые разнообразные формы – в виде чудовища, змеи, монстра, бабы Яги, дракона и т.д.
- Анима – бессознательная женская сторона личности, а анимус – мужская. Это истинное «Я» – служит главным источником связи с коллективным бессознательным. Сочетание этих архетипов называют «божественной парой» или сизигией. Данные образы воплощают целостность, гармонию и совершенство.
- Персона – наше идеальное представление о себе и внешний облик перед миром. В латинском языке слово персона означает «маска». Архетип Персоны – это набор социальных масок, которыми мы пользуемся в разных житейских ситуациях.
Задача Персоны заключается в том, чтобы уберечь Эго от проявления своей негативной стороны. Юнг считал, что персона тоже может проявлять себя в сновидениях, воплощаясь в положительные образы.
Карл Юнг утверждал, что в реальности архетипов больше пяти основных. Некоторые из них способны перекрываться друг другом или сочетаться между собой. Дополнительно Юнг описал следующие архетипы:
- Мать – утешение, спокойствие;
- Отец – мощь, сила, авторитет, власть;
- Ребенок – невинность, тоска по детству и беззаботности, спасение, возрождение;
- Мудрец – знания, мудрость, опыт;
- Герой – спасатель, защитник, опора;
- Враг – опасность, тревога.
Что такое Тень?
Тень Юнг считал архетипом, который перешел человеку от животного мира. Это собрание страстных желаний и поступков, аморальных и неистовых инстинктов, которые осуждаются социумом и часто не соответствуют идеалам самого человека.
В период становления личности, ребенок учится понимать, что такое «хорошо» и «плохо». Со временем мы создаем определенный идеальный образ, согласно Юнгу – он называется Персона. Этот «идеальный человек» хорошо вписывается в нормы и стандарты общественной жизни: он толерантен, успешен, красноречив, имеет выдержку и терпение, порядочный и ответственный. При этом внутреннее содержание, способное разрушить Персону, тщательно игнорируется.
Чаще всего теневая сторона личности подавляется и вытесняется до такой степени, что человек просто не замечает свои негативные стороны. В то же время в бессознательном назревает буря, которая рано или поздно накроет и лишит человека самоконтроля.
Согласно работам Юнга, не Тень считается оплотом зла в человеке. Скорее виновато то, что ее создает: завышенные ожидания, отрицание собственного «Я», абстрактные идеалы, проживание «чужой жизни», отсутствие любви и уважения к себе.
Архетип Тень – это совокупность любых атрибутов личности, которые мы отрицаем и подавляем, искренне ненавидим в себе.
Взаимодействие Тени и Эго
Эго каждого человека отбрасывает Тень. Это нормально. В период адаптации к миру, Тень вбирает в себя эмоции и желания, которые приводят к моральным конфликтам. Без контроля Эго эти процессы спрятаны во мраке сознания. Работа Тени сравнима с деятельностью шпионской разведки, когда глава государства ничего не знает о грязной и аморальной работе шпионов. В то же время наслаждается результатами их деятельности, проживая в безопасной стране.
Аналитическая работа с Эго может раскрыть теневые процессы и помогает их осознать, но защитные механизмы Эго работают эффективно, и лишь единицам удается их преодолеть.
Тень никогда не попадает под контроль Эго, она является бессознательным фактором. Наше Эго порой не подозревает, что отбрасывает Тень. Описывая этот архетип, Юнг стремился указать на шокирующую несознательность, которую демонстрирует большинство людей.
Если вникнуть в корень человеческих намерений, желаний и выборов, окажемся в темной области. Мы увидим, что наше Эго в темной части самоуверенное, бесчувственное, эгоистичное, склонное к манипуляциям и извращенным желаниям. Перед нами предстает стопроцентный эгоист, который любой ценой стремится достичь удовольствия и власти над другими. Этот негатив внутри Эго и есть воплощение мирового зла в сказках, мифах и классической литературе. Например, персонаж Яго в шекспировском «Отелло» является ярким представителем Тени.
Самое интересное, что Эго никак не переживает свою Тень. Она проецируется на других людей, будучи неосознанной. Например, если вас раздражает отъявленный эгоист – это на него проецируется неосознанное содержание вашей тени. Несомненно, другие люди предоставляют «крючки» для проекции тени. Ведь в сильных эмоциональных реакциях присутствуют реальное восприятие и проекция.
Дефензивное Эго всегда настаивает на своей правоте, часто выступает в роли жертвы или наблюдателя. В то время как свое Эго делает человека «святым», другой человек превращается в «монстра». При психологической работе с собственным Эго можно научиться распознавать проекции и не создавать «козлов отпущения».
Как зарождается Тень?
В начале цивилизации люди жили, следуя собственным инстинктам, импульсам, законам природы. Сегодня эмоции и желания контролируют нормы поведения в обществе, мораль, этикет. На человека возложено множество категоричных ограничений и запретов. Со всем этим помогает жить Тень.
Тень начинает формироваться в раннем детстве, когда взрослые старательно манипулируют детьми, демонстрируя все несовершенство и односторонность взрослого мира. К примеру, если родители подавляют ребенка или проявляют к нему несправедливость, ребенок реагирует возмущением и здоровой, естественной агрессией. Но вместо того чтобы извиниться и принять свою неправоту, взрослый еще больше унижает, кричит на ребенка, наказывает либо бьет. Ведь нужно «уважать старших» и «закрыть рот».
Спустя некоторое время малыш усвоит урок. Он перестанет демонстрировать агрессию, хотя она по-прежнему будет возникать. Ребенок начнет подавлять ее. Все негативные переживания вытеснятся в бессознательное, что станет началом формирования второго «Я». Туда же отправятся на хранение нереализованные мечты и желания: «это денег не принесет», «мужики не танцуют», «займись нормальным делом», «этим на жизнь не заработаешь» и т.д.
Тень принимает в себя те черты характера, которые несовместимы с Персоной и Эго-сознанием личности. И Тень, и Персона на самом деле чужды сознанию. Согласно Юнгу, Персона – это «публичная личность», которая помогает человеку формировать психосоциальную идентичность. Персона, как и Тень – незаметны для Эго. Но Эго более лояльно принимает Персону, так как она не противоречит моральным нормам поведения в обществе.
Как проявляет себя Тень?
Тень терпеливо ждет момента, когда мы будем раздражены, обессилены либо под действием алкоголя/наркотиков и т.д. Именно она подталкивает нас к действиям, которые в трезвом состоянии мы никогда себе не позволим осуществить.
Человек под действием Тени обижает близких, машет кулаками, изменяет своим принципам, грубо разговаривает, затевает драку или что-то ворует. После произошедшего ему становится очень стыдно, и это состояние описывается как «что-то нашло», «муха укусила», «как подменили».
Несмотря на то, что за некоторые поступки нужно стоять в углу 3-4 жизни, нельзя во всем обвинять сознание человека. Ведь он на самом деле действует, словно во сне, когда Тень затмевает разум и вырывается из «темницы» бессознательного.
Юнг описывал, что Тени свойственно властно овладевать чем-то, вести себя навязчиво, упорно противодействовать моральным нормам. Так что в этом случае виноватых несколько – ослабевшее сознание, люди, которые плохо обращались с ребенком в детстве, вырвавшееся наружу бессознательное.
Именно Тень заставляет человека сомневаться в своих силах, напоминает о беспомощности, неуклюжести и т.д. С одной стороны – срабатывает сценарий детства, а с другой – в таких условиях Тени легче бороться за власть.
Следуя примеру Анимуса и Анимы, Тень проецирует себя на окружающих людей. Поэтому наша ненависть и злость к кому-то – это непринятие этих качеств в себе.
Глава 1. Вклад в аналитическую психологию
Предисловие
Записи, собранные в этой книге, представляют собой мою работу в качестве психоаналитика с 1938 года, и их разнообразие – пожалуй, главная причина этой публикации. Но если и есть одна тема, которая олицетворяет целостность и растущий характер моих исследований и сегодня, то она заключается в отношении психологии к культуре. Пожалуй, лучше всего это заметно в двух работах, «Культурное бессознательное» и «Единство Души», но и в других это подразумевается. Я обязан Дональду Санднеру за этот удобный термин, который он ввел в книге «Лечебные символы Навахо» — «культурная переменная». Так же, как и отдельные люди могут быть невротичны, и культуры могут находиться в несбалансированном и одностороннем состоянии. Люди функционируют нормально, когда они объединяют в себе роли, как части семьи, так и части культурной традиции, как я предполагаю в «Единстве Души». Санднер пишет об этом состоянии:
«Семья и личность погружены в культуру, как рыба в океан… Объективность – это иллюзия, если рассматривать свою культуру с точки зрения другой».
Но как только основное единство нарушается, для человека или культуры становится болезненной необходимостью обратиться к психологическим методам исследования природы диссоциации, сначала через диагностику, затем через терапию. Но хотя мы постоянно возвращаемся к этим медицинским терминам, рассматривая вопрос как проблему «здоровье против болезни», рано или поздно мы осознаем, что наши старания лучше направлять не на то, чтобы излечить болезнь, а скорее, чтобы обновить источник психической энергии. Как удачно замечает Мирча Элиаде (1968):
«У нас составилось представление, что для древних сообществ жизнь нельзя исправить, ее можно лишь воссоздать, вернувшись к источнику».
Даже если человек считается пациентом или культура считается сильно поврежденной, излечение скорее происходит через переобучение, чем через медицину, позволяя «пациенту отождествить себя с символическими символами… и войти в них, чтобы воссоздать себя в здоровом и целостном состоянии» (Санднер, с. iii). Эта точка зрения, оказывая честь психологическим принципам концепции архетипов Юнга, по определению предвосхищает формирование какой-либо культуры. Она сообщает нам, что мы как члены архаических сообществ, возможно, нуждаемся в возврате к нашим собственным базовым мифам происхождения. Согласно с этим, мы находим, что многие люди, с которыми мы работаем, встречаются лицом к лицу с необходимостью воссоздать свои собственные культурные установки в разнообразных формах, компенсирующих установившиеся схемы, производя что-то уникальное, а, не просто повторяя то, что произошло ранее. В этом случае, наша культурная переменная может стать инструментом в процессе индивидуации в юнгианском смысле.
В особенности я обязан Мюррею Стейну за поддержку в том, чтобы развить мои мысли о культурном бессознательном. Я благодарен ему и доктору Шварц-Заланту за публикации всех моих работ. Также я хотел поблагодарить Джона Леви, Гарри Прочашка, и Холли Репперт из Института им. К.Г. Юнга в Сан-Франциско за поддержку и помощь в создании этого собрания работ, и Деборе Фаррелл за ее редакторскую работу.
Джозеф Л. Хендерсон Сан-Франциско, 1989
Джозеф Льюис Хендерсон
31 августа 1903 – родился в Элко, штат Невада, второй ребенок Джона Хендерсона и Мод Хенли Хендерсон
1919 – зачислен в Лоренсвильскую подготовительную школу, штат Нью-Джерси
1927 – получил степень бакалавра искусств в Принстонском университете, штат Нью-Джерси
1928 – начал анализ с Элизабет Уитни, Сан-Франциско
1929 – начал анализ с К. Г. Юнгом (начало разработки концепции «культурных установок»)
1930-1938 – медицинская практика в госпитале св. Варфоломея в Лондоне
18 сентября 1934 – женился на Хелене Дарвин Корнфорд
1938 – последний период анализа с Юнгом; начало клинической практики в Нью-Йорке
1939 – первая аналитическая публикация о «Ритуалах Инициации»
1941 – переехал в Калифорнию, начал практику в Сан-Франциско
1943 – интернатура в Главном Госпитале Сан-Франциско, в отделе медицинского общества аналитической психологии, созданного Хендерсоном, Уитни, Эллиот и Грэй
1946 – начало первых семинаров-тренингов
1950 – Медицинское общество стало обществом юнгианских аналитиков северной Калифорнии
1954 – опубликована работа «Разрешение переноса в свете психологии К.Г. Юнга», представленная на международной конференции по психотерапии
до 1955 – сотрудник клинического отдела Госпиталя Сиона, Сан-Франциско
Лектор в Стэндфордской школе медицины, Сан-Франциско
1960 – приглашение Юнгом принять участие в книге «Человек и его символы», в результате чего появилась глава «Древние мифы и современный человек»
1962 – вице-президент международной ассоциации аналитической психологии; редактировал четырехчасовое интервью с Юнгом, проведенное профессором Ричардом Эвансом
1963 – публикация «Мудрости Змия» (с Мод Оукс)
1967 – публикация «Пороги инициации»
1967-1968 – президент общества юнгианских аналитиков и Института им. К.Г. Юнга в Сан-Франциско; создание архива исследований архетипического символизма (ARAS) и консультации Джесси Фрайзер, его организация и развитие
1972-1973 – президент общества юнгианских аналитиков и института им. К.Г. Юнга в Сан-Франциско
1984 – публикация «Культурные установки в разрезе психологии»
С 1989 – продолжение частной практики в Сан-Франциско в качестве аналитика; преподавание и работа над психологическими и культурологическими темами.
Глава 1
Вклад в аналитическую психологию
1. Происхождение и современное развитие Юнгианской психологии
Акцент Юнга на универсальности психической жизни спасла глубину психологии от фрейдовского взгляда, что личные комплексы отвечают за все девиации от какой-то психологической нормальности. Юнг, однако, никогда не преуменьшал изначальный акцент Фрейда на постоянстве основной, примитивной инстинктивной модели, для которой подходит научная интерпретация. Изучение Юнгом коллективного бессознательного привело его к другому виду модели, архетипам, которые позволили ему различать символичные и личные аспекты человеческих переживаний. Последователи Юнга постепенно сформировали два лагеря: те, кто стремился к чисто символическому методу исследования, связанным с Юнгом, и те, кто использовал клинический подход, который был, по их мнению, захвачен фрейдистами.
Сформировалась реакция, которая создала обоснованный резон для определенного круга аналитиков не доверять известному юнгианскому предписанию превозносить нуминозный символ превыше всего остального. Эти аналитики дистанцировались от Юнга, находясь под влиянием фрейдовской или неофрейдовской школы мышления. Лондонская юнгианская группа с Майклом Фордэмом, стала настолько сильно ассоциироваться со школой Мэлани Кляйн, что Фред Плот, член этой группы, охарактеризовал ее как гибрид Юнг-Кляйн. Другой член этой группы, Эндрю Сэмюэлс (1985), определил школу Фордэма как эволюционную по ее подходу. При этом классический юнгианский метод заключается в использовании активного воображении с целью индивидуации как правило во второй половине жизни, школа Фордэма в первую очередь занималась темой отношений в детские годы.
В ранние 1980-е, последователи этих двух методов предстали перед угрозой оказаться по разные стороны баррикад, но, на мой взгляд, этот раздел не произошел. В любом случае, основная юнгианская теория, на которой оба метода были основаны, осталась неизменной – в том, что есть архетипическое и личное бессознательное. Конфликт между символическим и клиническим подходами к нашей работе не нов, но имел место быть с самого начала, и впоследствии он будет так же занимать свое место; поэтому нам нужно постараться построить мост над этим разделом. Фордэм выступил с этой темой на открытой дискуссии в Сан-Франциско, когда он заявил, что метод, который будет использован при работе с материалом бессознательного, должен в первую очередь отвечать нужде пациентов, а не докторов и их теорий.
Я начал сталкиваться с этой проблемой, когда исследовал тему инициации как культурный феномен, имеющий большую важность с точки зрения психологии. Оценивая культурное содержание наравне с архетипическим и личным, я пытался создать связующее звено, которое помогло бы избежать конфликтов между символическим и клиническим методами.
Моя книга «Пороги инициации» была впервые опубликована в 1967 году, но за ней кроется и продолжительная личная история. Ее начало лежит в некоторых эндопсихических переживаниях, снах и видениях, которые пришли ко мне во время моего первого года анализа с Юнгом в Цюрихе в 1929-1930 гг. Один из ранних снов навел на мысль об анализе. Я ехал верхом на утомленной лошади; пригибая голову, она медленно ступала по холму к Цюрихскому озеру, чтобы утолить жажду. Этот образ психической усталости может быть интерпретирован как неврастения для молодого человека, которым я тогда и являлся, означая неудачу как культурной, так и психологической личности. Я, по-видимому, думал, что могу найти исцеление в лечащих водах бессознательного, которое могло очистить меня через личный отказ от воли. Это является необходимым условием для инициации, которую я позднее описал в истории о моем пациенте (см. «Ритуал видения» Хендерсона, 1967, стр. 133-172). Эта глава содержит историю в виде сна юноши, которого его природа и стремление к переменам также принуждали вернуться к источнику психической жизни через спуск по культурной истории с целью восстановить утерянную личную связь с архетипическими образами бессознательного.
До моего анализа я не знал ничего этого, и только лишь намного позже узнал, что и я находился на некотором внутреннем пути к самооткрытию, для которого нужен тип обучения, который невозможно найти ни в школах, ни в колледжах нашего общества, но который жизненно важен племенным общинам, в чьих древних ритуалах и традициях его можно найти. Я почувствовал стремление вернуться к простоте подобного существования, к детству культуры, с ее предполагаемой безопасностью и ощущением нахождения в лоне Матери-Природы. Но во время поездки в Цюрих я находился в поисках отцовского образа, который превосходно воплотился в Юнге. Мой собственный отец, будучи человеком моральным, был банкиром с догматически материалистическим подходом к жизни. Моя мать при этом чувствовала все, и, хотя она и была опекающей, подобное отношение может стать крайне изнурительным, если оно не балансируется сильным отцовским влиянием. Во время работы с Юнгом у меня был сон, отражающий перемену в этой модели родительского влияния такого характера, который мы связываем с разрешением Эдипова комплекса.
Я переносил на Юнга не только образ отца. Изначально он был образом Самости, и хотя я осуществил сильный перенос на этот проецируемый образ, его гений был вполне в состоянии принять такую проекцию. На самом деле, временами этот перенос был даже слишком силен. Соответственно, когда я нуждался в отделении от интенсивности переноса, мне снилась королевская яхта, где для меня были устроены все удобства. Я начинал уставать и даже раздражаться от инертности этой ситуации, и затем я покинул ее, что не составило никакого труда в данном сне. Король был образом аспекта Самости, которого я проецировал на Юнга, и моя нетерпеливость подразумевала, что мне он казался слишком могущественным, слишком царственным – таким, каким Юнгу никогда не хотелось быть для своих пациентов. После того, как покинул яхту, я оседлал бурого коня, который казался молодым и полным энергии, и поскакал к далеким холмам. Поначалу вместе со мной ехал другой всадник на белом коне. По какой-то причине мне это казалось неправильным, так как белый конь был слишком дисциплинирован; казалось, ему место скорее в церемониальном параде. Мне пришла в голову ассоциация с римскими процессиями, в которых консул статно ехал на белом коне. Таким образом, конь представлял из себя приверженность к патриархальной формации взамен независимости. Снова, какой-то аспект личного отца был связан с этим образом.
Я оставил всадника на белом коне позади, и, забираясь на холмы, оказался на высоком плато, где увидел огромного слона, тихо, но несколько зловеще стоявшего справа от меня. Цвет слона был необычен, светло-бежевый или изжелта-серый, и он почему-то создавал впечатление высшей духовной силы, примитивные народы же о нем иногда отзывались как о животном-«докторе». Я не осмелился предстать перед этим животным, но вместо этого проехал мимо к другому краю плато. Когда я рассказал этот сон Юнгу, я помню только, что он сказал, что это был комплимент моей мужественности. Юнг был весьма краток при интерпретации сновидений, и он часто оставлял самую важную часть на разгадку мне самому.
Именно образ слона впечатлил меня больше всего, но очень нескоро я дошел до осторожного объяснения его появления в моем сне. Очевидная разница между этим сном и предыдущим, в котором я ехал на лошади вниз к озеру, чтобы напоить ее, в смене направления. Более ранний сон означал начало путешествия обратно к источнику, тогда как этот сон означал путь вверх и наружу. Движение образов во сне иногда движется циклично, согласно ритму, часто наблюдаемому в анализе: спад сменяется ростом и наоборот. Так же это было и для меня. Хотя и может показаться, что я медленно двигался от моего возврата к бессознательному, где я ощущал себя в безопасности, обратно к восстановлению моей независимости в восходящем движении к какому-то высшему бессознательному, на самом деле все обстоит не совсем так. Я повторял это движение «рост-спад» все вновь и вновь в течение нескольких лет моего анализа. Но движения не были просто однообразными; они следовали по своеобразной спирали, которая напомнила мне о движении вязальных игл.
В символах лошадей я почти всегда видел представление личного эго-сознания, поддерживаемого инстинктом. Эта комбинация эго-сознания и инстинкта поддерживает теорию Юнга об архетипе, имеющем силу и создавать образы, и проявляться в модели поведения психической природы. (Кстати говоря, расширение этой теории означало дальнейшее изучение Юнгом фрейдовской психологии инстинктов). Эта модель поведения представлена в данных снах через образы коня и всадника, которые иногда символизируют племенной ритуал (белый конь и всадник) и более конкретно представляют индивидуальный импульс к отделению от какой-либо коллективной формы ритуала.
Что касается архетипических образов из сна, король символизирует центральный архетип у его истоков и может представляться мужчиной или женщиной; он предполагает условие общественного единства в отношении предков и живых членов человеческой семьи. Символический слон свободен от каких-либо семейных или социальных связей. Он объединен в собственном праве и стоит один, как что-то, чем человек быть не может, но может почитать и учиться переживать его как истинный символ. В своих работах я назвал это Истинной Самостью, в противоположность первичной Самости. Самость, конечно же, представляется объединенным центром, но мне кажется, есть свидетельства тому, что она имеет два аспекта. Эти два аспекта Самости часто появляются скорее не как образы, а как два магнитных поля, которые притягивают эго-сознательность вверх и вниз, назад и вперед, согласно факторам, сопряженным с возрастом и опытом.
Сон о слоне показывает, как я, будучи юношей, был способен оставить ретроспективное желание жить вблизи к первичной Самости, с его успокоительным чувством содержания (королевская яхта), и передвинуться к более зрелому уровню сознания (высокое плато). Так как мне было всего лишь двадцать шесть лет, я еще не был достаточно развит, чтобы встретиться лицом к лицу со слоном как символом, имеющим определенное значение для меня. Настоящая поворотная точка между первичным Само-осознанием и истинным Само-осознанием, кажется, соответствует наблюдениям Юнга, что душа склонна менять курс на середине жизненного пути, которая, как правило, наступает в возрасте тридцати пяти-сорока лет. Тогда пробуждается новая форма сознания с проблеском чего-то большего, как, например, будущего пути, который открылся благодаря принятию сущностного значения раннего жизненного опыта и чувства связи с жизнеспособными традициями предков. Сознание в этой поворотной точке еще какое-то время остается запутавшимся, пока не пройдет время, и мы не привыкнем к принятию того, что ретроспективные (не регрессивные) и прогрессивные взгляды не взаимоисключающи, но могут пониматься как часть континуума.
Спустя несколько лет совершенно неожиданно на мой вопрос о слоне в моем сне пролилось еще больше света. Юнг проводил семинар на английском на тему йоги-Кундалини совместно с Якобом Вильгельмом Хауэром, который обрисовывал важность этой индийской системы религиозной философии, тогда как Юнг давал комментарии с точки зрения психологии. В системе йоги-Кундалини, нижняя или коренная чакра – это Муладхара, физически расположенная в промежности; центральный символ – это змей Кундалини, три с половиной раза обернувшийся вокруг фаллоса. Согласно Карлу Альфреду Майеру (1978):
«это квазилатентное состояние, когда все божественное все еще пребывает во сне… Основной животный символ целого – это слон, который представляет собой укрощенное либидо в Индии. Начиная с этого состояния, пришло время пробуждать Кундалини – подниматься» (с. 109) .
На более высоком телесном уровне, на уровне глотки, графическое представление пятой чакры – это снова слон; однако, это белый слон с несколькими хоботами, и, в отличие от нижнего центра, связанного с землей, этот связан с эфиром, который
«является, и в то же время более не является материей… столь чисто психической. Таким образом это также и чакра действительности души в целом… Для индийца это место звука, языка и песни, здесь объединяются луна и солнце, золото и серебро, то есть, элементные противоположности». (Майер, 1978, стр. 111)
Эту чакру называют Вишуддха, и я узнал слона из моего раннего сна в этом символическом слоне. Также во время семинара я узнал, что не только моя незрелость не позволила мне понять этот символ, но и незрелость всего западного народа, принять все последствия восточного пути соединения физической и духовной действительности. Сам Юнг еще не сформулировал до конца эту концепцию реальности души, и понадобилось еще много лет, прежде чем эта идея была понята и принята его последователями.
Полярность, существующая между двумя образами слона – Муладхара и Вишуддха – подтолкнула меня раскрыть их значение для инициации. Слон в Муладхаре подчеркивает основу бытия и подтверждает понятие имманентности, то есть, существовании духа в материи, тема, которую Юнг полностью позже раскрыл в своих работах по алхимии. Слон в Вишуддхе означает освобождение и трансцендентность оков внешней реальности; он содержит осознание, что душа так же «реальна» по-своему, как физическое тело в собственном эгоцентрическом состоянии бытия. Здесь мы встречаем полярность, посередине которой находится символ змея Кундалини, который, как говорят, передвигается между высшими и низшими чакрами, пробуждая формы сознания, соответствующие каждой из них. Изначальный опыт – это ритуал перехода, изображенный в качестве перехода определенных порогов с тем, чтобы посетить эти различные области сознания. Теперь мне кажется, что нижние чакры относятся к символизму первичной Самости, тогда как верхние соответствуют осознанию истинной Самости.
Согласно этой фазе моего собственного анализа и пониманию, сформированному мной после семинара Юнга, я засомневался, что восточный путь йоги сможет мне ощутимо пригодиться при профессиональном оказании помощи другим в поисках пути из Муладхары. Именно тогда я начал концентрировать свою работу с пациентами на западной традиции. Архетип инициации казался наиболее ясно выражен в ранней культуре Греции и других средиземных стран в течение всего эллинистического периода и заканчивая ранним христианством. Джейн Хэррисон, Фрэнсис Корнфорд и Гилберт Мюррэй были моими главными советниками в то время, и я обнаружил необыкновенную параллель между тем, что они нашли в истоках греческой мифологии и материалом из снов моих и нескольких моих пациентов. Также на меня повлияли семинары Юнга, в которых для обобщения он в основном полагался на греко-римские культурные модели.
Восточный символизм, однако, также появлялся во снах некоторых моих пациентов, и в последние годы стало крайне важно прояснить некоторые психорелигиозные конфликты. Я работал с несколькими пациентами, которые нашли в чакрах символизм, спасший их от типичных христианских предрассудков, что просвещение происходит только из отрицания сексуального наслаждения и мирского престижа. Сны этих людей указывают, что они могли научиться одухотворять свои жизни в соответствии с ощутимыми жизненными целями, но при этом им нужно превзойти поведенческое воспитание там, где ему не хватает архетипического содержимого.
Юнг говорит нам, что его раннее осознание Cамости впервые сформировалось именно в ответ на индийскую духовность (см. Юнг, 1921/1971, сс. 118, касательно атман). Его интерес к йоге-Кундалини и китайскому даосизму принадлежит к тому же периоду, но во время своего упоения восточной мудростью он пережил отрезвляющее влияние алхимии (см. комментарий Ричарда Вильгельма к «Тайне золотого цветка», 1931). Его исследование алхимии постепенно вытеснило все его предыдущие интересы и поглотило его в последние годы. Хотя его исследование основывалось на западных моделях, его методика не представлял собой никаких реальных отклонений от принципов йоги-Кундалини.
Исследование инициации расширяет наше понимание реальности и души и делает его более полезным для клинической психологии Запада. Классические юнгианцы, так Эндрю Сэмюэлс называл нас, нуждались и нуждаются до сих пор в совершенствовании методов древних времен. Им необходимо осознать, подобно алхимикам, что никакие духовные перемены невозможны без соответствующих перемен в текстуре самой жизни. Сюда входит признание чуда современной физики в открытии источника атомной энергии и способов ее освобождения от материи. Юнг сформулировал эту концепцию единого мира (unus mundus – лат.), рожденную от идеи Джерарда Дорна в те же два десятилетия, когда эти открытия в физике были совершены, и он заметил возможное взаимодополнение в исследованиях материи и исследованиях души. Это взаимодополнение позднее изучалось фон Франц (1980) в работе «Проекции и возвращение проекций в юнгианской психологии».
В современной психотерапевтической практике, как я считаю, символический (классический юнгианский метод) движется по направлению к клиническому методу, и хоть эти методы расходятся в некоторых аспектах, новая серия пересечений кажется более вероятной. Одно из них представлено в эссе Дональда Калшеда (1980) «Нарциссизм и поиск внутреннего», в котором он обличил заблуждение, «что совершенная, идеальная Самость существует априори в переходной форме, а затем обретает материю (или тело) там, где она находит путь назад». Калшед хотел «подчеркнуть, что такой возврат невозможен без изначального движения к отношениям (переходная стадия) и что именно здесь мы можем оказать влияние в психотерапии. Если эта стадия осуществлена должным образом, тогда возврат происходит сам по себе» (стр. 72). Я наблюдал эту переходную стадию на трех уровнях – персональном, культурном и архетипическом – и ее посредничество между первичной и истинной Самостью. Юнг сам осуществлял размышления сверх неоплатонической философии мира души (априори природы Самости), показывая в своих алхимических работах, что дух может быть освобожден от этой материи как нерукотворное (increatum – лат.), что-то, что никогда раньше не было видано и не могло быть «вспомнено».
Я замечал, что за последние двадцать лет применения программы в институте К.Г. Юнга в Сан-Франциско, кандидаты, с которыми я имел дело, неизменно характеризуют их экзамен на членство именно как инициацию. Это означает, что испытания научили их, как ценить и целиком переживать архетипические основы их работы так, чтобы они относились к ним не просто как к очередной проверке их клинических навыков, которые они уже продемонстрировали во время своей академической тренировки. Так как мы требуем от них приемлемой подготовки и лицензирования по своим профессиональным дисциплинам, в медицине ли, психологии, социологии или консультировании, в рамках нашей программы они получают возможность присоединиться к символическому с клиническими методами благодаря настоящему опыту в аналитической психологи. Понимание изначальной природы их итоговых презентаций кейсов и диссертация позволяют им следовать своему собственному пути и не чувствовать нужду в ограничении себя установленными стандартами. Чисто племенная форма инициации давно должна была быть удовлетворена, и такая инициация может лишь означать появление инициации в индивидуальной форме. Поэтому кандидаты, подконтрольные мне, докладывают о разных формах инициации. Двух похожих среди них не найти, однако среди всех есть что-то общее.
Такая инициация приносит как разочарования, так и удовлетворения, так как по своей природе она должна избегать повторений геройского мифа о притязаниях на мирское превосходство. Проходя этот порог, некоторые кандидаты в последствие чувствуют дефляцию или депрессию и удивляются, почему они не ощущают чувства достижения. Эта реакция отражает недостаток инициации, который я описал в своей книге (Хендерсон, 1967), но также это и часть процесса инициации, и я ни разу не слышал, чтобы кто-либо называл его состоянием разочарования. Оно неизменно пропадает.
За последние двадцать пять лет в аналитической психологии имела место серьезная перемена в этой форме инициации. Я помню времена, когда в этом поле все еще сильно преобладали мужчины. Хотя Юнга и окружали несколько замечательных женщин-аналитиков, обучение и исследование были, как правило, мужскими занятиями. Работа, которую Юнг и другие проделали с целью поднять культурный уровень принятия участия женщинами в этом движении в глубины психологии, имела невероятный успех. Теперь в нашем институте среди абитуриентов больше женщин, и эти женщины демонстрируют независимость подхода, которая позволяет им работать более полноценно как женщины, а не как отражения мужчин.
Я не предвидел этой перемены и поэтому не удостоил большого внимания в ранних работах инициации женщины. Я бы хотел привести пример инициации девушек из индейцев Навахо, описанный Шарлоттой Фрисби (1967). Этот ритуал происходит незадолго после первой менструации. Ее подготавливает старшая женщина по ее выбору, которая говорит ей, что она должна делать для того, чтобы почтить свое взросление и пробудить первобытную богиню, Бирюзовую женщину, которая совершила свою первую Кинаалда. Церемония чтит два основных принципа, которые я заметил также и во всех мужских инициациях: ордалии, «суд божий» и испытание силы. Ордалии в случае девушек умеренные и приятные. Старшая женщина с силой «формирует» ее с помощью массажа и моет ей голову, после чего ее посещают все ее соплеменники, и мужчины, и женщины. Затем она пробегает гонку со своими гостями, и ее испытание силы празднуется в духе равенства с мужчинами. Ее хранитель советует ей уважать себя как женщину и не отдаваться бездумно недостойному мужчине. Именно ее характер формируется во время этой церемонии, что отличается от других племенных инициаций, созданных для того, чтобы заставить девушку служить мужчине.
Церемония Кинаалда заканчивается, когда женщина-хранитель печет пирог, которым угощают всех присутствующих. Эта форма объединения и завершает переходный обряд; она восходит к модели, описанной ван Геннепом (1960), который определил такой вид метаморфозы, при котором за пороговым или трансформационным ритуалом следует объединение или интеграция всего опыта. Начальный ритуал отделения завершается финальным ритуалом принятия, в котором пубертатный ритуал оценивается как индивидуальное религиозное переживание, важное как для всех членов племени, так и для отдельной девушки.
Такой вид инициации возможен только в матриархальном обществе, которое сегодня существует в культуре Бронзового века, столь далекой для нас, что кажется полным анахронизмом. Однако, современные женщины в нашей юнгианской традиции целеустремленно ищут путь назад к женским мистериям древней культуры. Их цель – найти потерянную тайну женской инициации, инициации, которая сравнима и дополняет мужской ритуал инициации. Такое открытие позволило бы мужчинам и женщинам не так сильно враждовать между собой и учиться разделять общее наследие, по крайней мере, на уровне инициации.
Хотя меня и интересует возрождение женщины в юнгианском обществе и в обществе в целом, меня также интересует и то, как это возрождение может освободить мужчин от двух проблемных реакций на женщин: мнение, что женщины полностью зависимы от мужчин и страх и неприятие критики, идущего от негативного Анимуса женщины (короче говоря, ворчание). Чем больше женщина сможет почувствовать, что ее собственная инициация, переход в женственность, равна по значению мужской инициации, тем меньше придется вмешиваться в рост и развитие истинных и равных отношений.
Инициация в первую очередь означает переход, который затрагивает не только отдельных личностей, но и группы, семьи, в особенности – женатые пары. Полли Янг-Айзендрат (1984), опытный практик этих переходов в парах, написала интересную книгу: «Карги и герои: феминистский подход к юнгианской парной психотерапии», в которой она подчеркивает необходимость объединять конкретными способами клиническое и символическое лечение таких переходов.
Другой разъясняющий пример инициации, который также включает проблему межличностных отношений и роль Анимы-Анимуса в юнгианской терапии, можно найти в книге Джона Лэйарда (1985) «Кельтский квест: сексуальность и душа в индивидуации». Эта книга состоит из глубокого психологического изучения мабиногионской легенды о Килхухе и Олвине. Она также включает четыре приложения, два из которых мне показались наиболее интересными: «Анима и Анимус» и «Табу инцеста». Лэйард был антропологом до того, как он стал аналитиком, и его главный вклад отталкивается от оригинального исследования все еще существующей культуры каменного века на островах Малекула, доклад о которой находится в его книге «Камни Малекулы». Также он является автором книги «Табу инцеста и архетип девы» (1972). Лэйард обогатил литературу об аналитической психологии своими знаниями о работах Юнга (1946/1966) о переносе и роли родственного либидо как связи, которая может возникнуть во многих отношениях. В его «Кельтском квесте» и в других работах, Лэйард поясняет, что разрешение табу инцеста приводит к формированию родственных отношений, которое заменяет и освобождает от любых зараженных инцестом переносов и контрпереносов, которые формируются между мужчиной и женщиной, в терапии или в жизни. Я говорю об этом разрешении переноса в разновидность символической дружбы, которая избегает каких-либо конкретных сексуальных отсылок и указывает на что-то более личное.
Ссылки:
Frisbie, C. (1967). Kinaalda: A study of Navaho girls’ puberty ceremony. Middletown, CT: Wesleyan University Press.
Gennep, A. van. (1960). The rites of passage (M. B. Vizedom & G. L. Caffee,
Trans.). Chicago: University Henderson, J. (1967). Thresholds of initiation. Middletown , CT: Wesleyan
University Press..
Jung, C. G, (1966). The psychology of the transference. In Collected works: Vol. 16. The practice of psychotherapy (pp. 163-323). Princeton: Princeton University Press. (Original work published 1946)
Jung, C. G. (1971). Psychological types. In Collected works (Vol. 6). Princeton: Princeton University Press. (Original work published 1921)
Kalsched, D. (1980). Narcissism and the search for interiority. Quadrant, 13(2), pp. 46-74
Layard, J. (1942). Stone men of Malekula. London: Chatto and Windus.
Layard, J. (1972). The incest taboo and the virgin archetype (Dunquin Series, No5. )Dallas: Spring Publications.
Layard, J. (1985). A Celtic quest: sexuality and the soul in individuation.
Meier, C. A. (1978). Localization of consciousness. In The shaman from Elko (pp. 102-113). San Francisco: C. G. Jung Institute.
Samuels, A. (1985). Jung and the post Jungians. London: Routledge and Kegan Paul.
von Franz, M.-L. (1980). Projection and recollection in Jungian psychology. LaSalle and London: Open Court.
Wilhelm, R. (1931) The secret of the golden flower. New York: Harcourt, Brace.
Young-Eisendrath, P. (1984). Hags and heroes: A feminist approach to Jungian psychotherapy with couples. Toronto: Inner City Books.
