Нарратив — что это такое? Нарративные источники и техники

• KtoNaNovenkogo
• ЧАстые ВОпросы
• Вы здесь

12 июня 2019

1. Что это такое и откуда появилось
2. Отличия нарратива от рассказа
3. Нарративы в истории
4. В психологии и психотерапии
5. В литературе
6. В Яндекс Дзене
7. Краткое резюме

Здравствуйте, уважаемые читатели блога KtoNaNovenkogo.ru. В последнее время слово «нарратив» всё чаще встречается на просторах интернета.

Вот, например, комментарий к озвучке ролика за кадром: «Картинка потрясная, а с нарративом беда: пополняй свой словарный запас!»

Даже в новом романе Виктора Пелевина «Лампа Муфусаила» упоминается это загадочное слово: «Но здесь возникает серьезная проблема достоверности нарратива».

Что же оно означает? Каково его происхождение? Давайте разберёмся, что это такое – «нарратив», и в каких областях применяется этот термин.

Нарратив – что это такое?

Существует несколько версий о происхождении термина, точнее, несколько источников, из которых он мог появиться.

Согласно одной из них, наименование «нарратив» берёт начало от слов narrare и gnarus, которые в переводе с латинского языка означают «знающий о чём-либо» и «эксперт». В английском языке также есть похожее по смыслу и звучанию слово narrative — «рассказ», которое не менее полно отражает суть нарративной концепции. Сегодня нарративные источники можно обнаружить практически во всех научных отраслях: психологии, социологии, филологии, философии и даже психиатрии. Но для изучения таких понятий, как нарративность, наррация, нарративные техники, и прочих существует отдельное самостоятельное направление – нарратология. Итак, стоит разобраться, сам нарратив – что это такое и каковы его функции?

Оба этимологических источника, предложенные выше, несут в себе единый смысл – донесение знания, рассказ. То есть, говоря проще, нарратив – это некое повествование о чём-либо. Однако не стоит путать это понятие с простым рассказом. У нарративного повествования есть индивидуальные характеристики и особенности, которые и привели к возникновению самостоятельного термина.

Предмет нарративной психотерапии

Предметами нарративной психотерапии являются мысли образов, желаний, опыт личности, который структурирован приставаниями. Другими словами, слушая кого-то или читая чей-то социальный блог, дневник, страницу, человек, который пишет — пишущая личность. Он создает реальность, где есть часть фактов, часть вымыслов и всё идет к тому, что человек читающий выбирает, к какому образу реализован его личностный опыт.

Допустим, произошло какое-то событие, человек спрашивает у другого человека. Он начинает рассказывать, и через его рассказ, через его повествование, через его нарратив, спрашивающий человек выявляет, как структурируется этот опыт.

Фото Kate Kalvach on Unsplash

То есть, в первую очередь, речь идет о тексте как о репрезентации опыта, а не о тексте как о какой-то языковой единице во вселенной и прочие идеализации текстового смысла. И для того, чтобы ощутить и еще раз понять суть нарратива, есть классический пример, рассмотрим.

Нарратив и рассказ

Чем же нарратив отличается от простого рассказа? Рассказ – это способ коммуникации, способ получения и передачи фактической (качественной) информации. Нарратив же — это так называемый «объясняющий рассказ», если пользоваться терминологией американского философа и искусствоведа Артура Данто (Данто А. Аналитическая философия истории. М.: Идея-Пресс, 2002. С. 194).

То есть нарратив — это, скорее, не объективное, а субъективное повествование. Нарратив возникает тогда, когда в обыкновенный рассказ добавляются субъективные эмоции и оценки повествователя-нарратора. Появляется необходимость не просто донести информацию до слушателя, но произвести впечатление, заинтересовать, заставить слушать, вызвать определённую реакцию. Иными словами, отличие нарратива от обыкновенного рассказа или повествования, констатирующего факты, — в привлечении индивидуальных нарраторских оценок и эмоций каждого повествующего. Или же в указании причинно-следственных связей и наличии логических цепочек между описываемыми событиями, если речь идёт об объективных исторических или научных текстах.

С какими проблемами работает нарративный подход?

Нарративный подход применяется для работы с людьми, имеющими самые разные проблемы:

• Семейные проблемы. Проблемы взаимоотношений в семье, между родственниками или же в отношениях в паре;
• Проблемы внутриличностного характера. К таким проблемам относятся: низкая самооценка, плохая эффективность, обречённость, потеря смысла жизни, чувство вины и стыда, обида;
• Организационные проблемы: проблемы с коллективом, выстраиванием отношения в обществе или в организации;
• Социальные проблемы. Тут могут быть приведены и относительно незначительные вроде проблем со сверстниками, и весьма серьёзные — реабилитация участников стихийных бедствий.

Нарратив: пример

Для того чтобы окончательно установить суть нарративного повествования, необходимо рассмотреть его на практике — в тексте. Итак, нарратив – что это такое? Примером, демонстрирующим отличия нарратива от рассказа, в данном случае может выступить сравнение следующих отрывков: «Вчера я промочил ноги. Сегодня я не пошёл на работу» и «Вчера я промочил ноги, поэтому сегодня заболел и не пошёл на работу». По содержанию эти высказывания практически идентичны. Однако всего один элемент меняет сущность повествования — попытка связать оба события. Первый вариант высказывания свободен от субъективных представлений и причинно-следственных связей, во втором же они присутствуют и имеют ключевое значение. В первоначальном варианте не было указано, почему герой-повествователь не вышел на службу, возможно, это был выходной день, или же он действительно плохо себя чувствовал, но по другой причине. Однако второй вариант отражает уже субъективное отношение к сообщению определённого нарратора, который путём собственных соображений и обращением к личному опыту провёл анализ информации и установил причинно-следственные связи, озвучив их в собственном пересказе сообщения. Психологический, «человеческий» фактор может полностью изменить смысл повествования, если контекст предоставляет недостаточно информации.

Нарративы в научных текстах

Тем не менее не только контекстная информация, но и собственный опыт воспринимающего (наррататора) влияет на субъективное усвоение информации, привнесение оценок и эмоций. Исходя из этого, объективность рассказа снижается, и можно было бы предположить, что нарративность присуща не всем текстам, а, например, она отсутствует в сообщениях научного содержания. Однако это не совсем так. В большей или меньшей степени нарративные черты обнаружить можно в любых сообщениях, поскольку в тексте присутствует не только автор и повествователь, которые по сути своей могут являться разными действующими лицами, но также читатель или слушатель, которые по-разному воспринимают и трактуют получаемую информацию. В первую очередь, конечно, это касается художественных текстов. Однако и в научных сообщениях имеются нарративы. Они присутствуют скорее в исторических, культурных и социальных контекстах и не являются объективным отражением реальности, а больше выступают как показатель их многомерности. Однако также могут повлиять на формирование причинно-следственных связей между исторически достоверными событиями или другими фактами.

Учитывая такое многообразие нарративов и обильное присутствие их в текстах различного содержания, наука не могла более игнорировать явление нарративности и вплотную занялась его изучением. На сегодняшний день различным научным сообществам интересен такой способ познания мира, как повествование. Он имеет в ней перспективы развития, поскольку повествование позволяет систематизировать, упорядочить, распространить информацию, а также отдельным гуманитарным отраслям изучить человеческую природу.

Отрывок, характеризующий Нарратив

Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!… – Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей. – А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу. Это выражение, видимо, понравилось офицеру. – Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади. Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку: – Из воль те про пус тить! Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь. – Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете. Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий. Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени. Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе. – Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он. Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого. – Где главнокомандующий? – спросил Болконский. – Здесь, в том доме, – отвечал адъютант. – Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий. – Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас. – А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь. – Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант. – Где ж главная квартира? – В Цнайме ночуем. – А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке. – Ничего, – отвечал князь Андрей. Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером. – Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он. – Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий. – Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий. Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой. – Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский… – Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского. Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое. Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами. – Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону. – А капитуляция? – Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению. Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге. Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его. – Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому. – Сию секунду, ваше высокопревосходительство. Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим. – Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт. – А, из Вены? Хорошо. После, после! Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо. – Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг. Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею. – Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому. – Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона. – Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны. Они сели в коляску и молча проехали несколько минут. – Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой. Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский. – От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он. Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах. Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских

Дискурс и нарратив

Из всего вышеперечисленного следует, что структура нарратива неоднозначна, формы его нестабильны, не существует каких-либо их образцов в принципе, и в зависимости от контекста ситуации они наполняются индивидуальным содержанием. Поэтому контекст или дискурс, в котором воплощается тот или иной нарратив, – немаловажная часть его существования.

Если рассматривать смысл слова в широком понимании, дискурс – это речь в принципе, языковая деятельность и её процесс. Однако в данной формулировке термин «дискурс» используется для обозначения определённого контекста, необходимого при создании любого текста, как та или иная позиция существования нарратива.

Согласно концепции постмодернистов, нарратив – это дискурсивная реальность, которая в нём и раскрывается. Французский теоретик литературы и постмодернист Жан-Франсуа Лиотар называл наррацию одним из возможных типов дискурса. Свои идеи он подробно излагает в монографии «Состояние модерна» (Лиотар Жан-Франсуа. Состояние постмодерна. Санкт-Петербург: Алетейя, 1998. — 160 с.). Психологи и философы Йенс Брокмейер и Ром Харре описывали нарратив как «подвид дискурса», с их концепцией также можно ознакомиться в исследовательской работе (Брокмейер Йенс, Харре Ром. Нарратив: проблемы и обещания одной альтернативной парадигмы // Вопросы философии. – 2000. – №3 – С. 29-42.). Таким образом, очевидно, что применительно к лингвистике и литературоведению понятия «нарратив» и «дискурс» неотделимы друг от друга и существуют параллельно.

Отзывы и комментарии

Если остались вопросы, поделитесь ими в комментариях к этой статье. Также с удовольствием примем ваши аргументы в пользу или против нарративного подхода.

Автор: Екатерина Паникова

Советуем также прочитать:

• Сторителлинг
• «Тройная спираль» Милтона Эриксона
• Нарративный подход в психологии. Часть 2
• Рефрейм жизненной истории
• Фундамент для создания осознанной жизни
• Как изучение истории помогает саморазвитию
• 10 советов по сторителлингу: как написать историю, захватывающую дух
• Сторителлинг: как подготовить классное выступление
• Как решить проблему за 6 простых шагов
• 7 ключевых техник сторителлинга
• Нарративная терапия

Ключевые слова:1Психорегуляция

Нарратив в филологии

Большое внимание нарративу и нарративным техникам было уделено филологическими науками: лингвистикой, литературоведением. В лингвистике этот термин, как уже было сказано выше, изучается совместно с термином «дискурс». В литературоведении он относится скорей к постмодернистским понятиям. Учёные Й. Брокмейер и Р. Харре в своём трактате «Нарратив: проблемы и обещания одной альтернативной парадигмы» предлагали понимать его как способ упорядочивания знаний и придания смысла опыту. По их мнению, нарратив – это инструкция по составлению историй. То есть набор определённых лингвистических, психологических и культурных конструкций, зная которые, можно составить интересный рассказ, в котором будет чётко угадываться настроение и сообщение нарратора.

Нарратив в литературе имеет важное значение для художественных текстов. Поскольку здесь реализует себя сложная цепочка интерпретаций, начиная с точки зрения автора и заканчивая восприятием читателя/слушателя. Создавая текст, автор вкладывает в него определённую информацию, которая, пройдя длинный текстовый путь и достигнув читателя, может совершенно видоизмениться или быть иначе трактована. Для того чтобы правильно расшифровать авторские интенции, необходимо учитывать присутствие других персонажей, самого автора и автора-повествователя, которые сами по себе являются отдельными нарраторами и наррататорами, то есть рассказывающими и воспринимающими. Восприятие усложняется, если текст носит драматургический характер, поскольку драма является одним из родов литературы. Тогда интерпретация искажается ещё больше, пройдя через изложение её актёром, который также вносит в повествование свои эмоциональные и психологические характеристики.

Однако именно эта неоднозначность, возможность наполнить сообщение разными смыслами, оставить читателю почву для размышлений и является важной частью художественной литературы.

Нарративная психология

Как и большинство современных качественных подходов, нарративный подход достаточно молод. Он возник в 1980-е годы, и его методологическое оформление связывают с работами таких авторов, как Т. Сарбин, Дж. Брунер, Э. Мишлер, Д. Полкинхорн. Основным понятием подхода является нарратив

, что означает «рассказ», «повествование». Согласно сторонникам нарративного подхода, люди воспринимают окружающий мир, мыслят, воображают, совершают выборы в соответствии с
нарративными структурами
, для осмысления собственного опыта они обращаются к многообразным сюжетам, бытующим в культуре, и правилам построения повествований, и с их помощью строят свою жизненную историю и свою идентичность.

Хотя методологическое оформление нарративного подхода произошло сравнительно недавно, интерес к рассказам о человеческой жизни и эмпирическая работа с материалами биографий имеет в психологии богатую историю. В психоаналитической традиции значимость рассказываемых человеком историй для понимания глубинных аспектов его личности была осознана еще З. Фрейдом. Работая с историями пациентов, Фрейд исходил из допущения, что они каким-то образом знают то, что имеет для них патогенное значение, хотя и не могут об этом рассказать. Фрейд полагал, что пациента надо подвести к воспоминанию переживаний, оказавшихся вытесненными, и помочь ему реконструировать относительно завершенную картину забытых лет, причем эта картина должна выглядеть правдоподобной. Иными словами, аналитик, подобно археологу, занимается реконструкцией прошлого по оставленным им следам. Очень важно, что в подходе Фрейда не ставится задачи верифицировать фактами реконструированное прошлое, предполагается, что воссозданная история истинна не в фактическом, а в психологическом смысле – как история оставившего след переживания. Проведенное Фрейдом различие между истиной «материальной» (истиной фактов) и истиной «исторической» (истиной стоящего за рассказом ядерного переживания, которое может принять различные повествовательные формы)[2] получило дальнейшее развитие у авторов, близких нарративному подходу. В частности, Д. Спенс (Spence, 1982) предлагает говорить уже даже не об «исторической», а о «личностной» и «нарративной» истине. Согласно Спенсу, нарративы, с которыми и имеет дело психоаналитик, не столько репрезентируют

, отражают смысл событий, сколько
создают
этот смысл из хаоса переживаемого опыта. «Нарративная» истина клинической интерпретации состоит в том, что интерпретация позволяет соединить разрозненные фрагменты опыта в единое целое, интегрировать болезненные и причудливые воспоминания в хорошо простроенную, экономичную и осмысленную историю. Вполне возможно, пишет Спенс, что аналитик предлагает пациенту лишь иллюзию, но эта иллюзия поддерживается респектабельностью терапевта и проводимого им анализа, и оценивать условную «истинность» интерпретации нужно по тому терапевтическому эффекту, который она оказывает.

Помимо З. Фрейда, большое значение для становления и развития методов работы с биографическим материалом имели труды А. Адлера, предложившего понятия жизненного стиля и жизненного сценария, К.Г. Юнга, акцентировавшего проблематику влияния архетипических сюжетов и образов на индивидуальные переживания и опыт, К. Бюлера, инициировавшего исследования жизненной истории в качестве предпочитаемого метода исследования личности, а также Г. Оллпорта, обратившегося к нарративному исследованию личных документов; в отечественной психологии исследования жизненного пути личности развивались в школе Б.Г. Ананьева (подробно историю биографических методов см.: Логинова, 2001; однако необходимо отличать биографические методы исследования и коррекции личности, которым посвящена книга Н.А. Логиновой, и нарративный подход в психологии, сторонники которого не просто обращаются к биографии для исследования психологических реалий, но и определенным образом мыслят последние, отводя особую роль в их конструировании нарративным структурам и правилам).

То, что принято называть «нарративным поворотом», датируется серединой 1980-х – началом 1990-х годов, когда в свет выходят сборник статей под редакцией Т. Сарбина «Нарративная психология: Рассказанная история человеческого поведения» (Narrative Psychology…, 1986), а также книги Дж. Брунера «Актуальные сознания, возможные миры» (Bruner, 1986) и «Действия смысла (Значение и операции с ним)» (Bruner, 1990), Э. Мишлера «Исследовательское интервью: Контекст и нарратив» (Mishler, 1986), Д. Полкинхорна «Нарративное познание и гуманитарные науки» (Polkinghorne, 1988). Нарратив

объявляется новой
базовой метафорой
для психологии, взамен метафор механизма и организма. Сторонники нарративной психологии подчеркивают, что происходящие в мире события сами по себе не имеют структуры нарратива – это человеческое сознание придает им особый порядок, формируя из них осмысленные истории. Дж. Брунер (Bruner, 1986) проводит различие между двумя не сводимыми друг к другу модусами когнитивного функционирования – рационально-логическим (парадигматическим) и нарративным, каждый из которых предполагает свои правила упорядочивания опыта и конструирования реальности. Д. Полкинхорн (Polkinghorne, 1988) называет нарратив
фундаментальной схемой
, посредством которой разрозненные действия и события связываются в единое целое, причем внешние факты лишь отчасти определяют схему их возможной организации, они могут быть упорядочены в различные нарративы, получив тем самым разный смысл. В целом, можно сказать, что нарративу придается ключевая роль в человеческой жизни и деятельности, он объявляется основным культурным механизмом конструирования реальности и именно с ним связываются фундаментальные для человека процессы смыслообразования.

Нарративный поворот является частью лингвистического поворота, о котором шла речь выше: сторонники нарративной психологии также исходят из допущения конститутивной роли языка, но придают особое значение именно нарративным структурам – культурным правилам построения рассказов и повествований. Вместе с тем некоторые авторы полагают, что лингвистический поворот – лишь источник, из которого берет свое начало нарративная психология, к настоящему времени сформировавшаяся в отдельное, весьма специфическое течение, в русле которого сложились такие теоретические и методологические принципы, которые позволяют навести мосты между различными направлениями психологии, тем самым способствуя ее интеграции. И если дискурсивную психологию нередко называют второй когнитивной революцией

, то нарративную психологию можно считать
третьей когнитивной революцией
(Hiles, Čermák, 2008).

Идеи нарративного подхода легли в основу многочисленных психологических исследований социальной и личностной идентичности, например, известность приобрели исследования Д. Макадамса, в работах которого идентичность рассматривается в нарративных координатах – как жизненная история, конструируя которую человек соединяет свое прошлое, настоящее и будущее и обеспечивает себя определенной степенью единства и целенаправленности (о концепции и эмпирических исследованиях Д. Макадамса см.: Барский, Грицук, 2008). В нарративном ключе исследуются также процессы познания, индивидуальная и коллективная память (в особенности много работ, посвященных автобиографической памяти), эмоции. Нарративный подход стал востребован в клинических исследованиях опыта болезни и медицинских практик. Наконец, особо следует отметить, что в области консультативной психологии и психотерапии развитие нарративных идей привело к созданию нового психотерапевтического направления – нарративной психотерапии (Уайт, 2010; Фридман, Комбс, 2001).

Философско-методологические основания нарративного подхода, по-видимому, уходят корнями в две мощных традиции – социальный конструкционизм и феноменологию. Социально-конструкционистские импликации прослеживаются, например, в представлениях нарративных психологов об активном конструировании индивидуального и социального опыта, версий реальности, структур Я и идентичности, которое совершается благодаря использованию неких культурных шаблонов, схем, «мастер-нарративов». Огромное внимание уделяется социокультурному (дискурсивному) окружению (контексту), в котором рассказывается история, и формам включенности в него. При этом нарративные психологи, обращаясь к историям, зачастую нацелены на реконструкцию, воссоздание особенностей жизненного мира рассказчика, его живого переживания и опыта – т.е. проводимая ими работа близка тому, что делает феноменолог. Как справедливо подчеркивают Д. Хайлс и И. Чермак (Hiles, Čermák, 2008), нарративное исследование соединяет в себе методологическую перспективу, центрированную на анализе ситуативно-обусловленного и вписанного в социальный контекст речевого действия, и взгляд на человека как субъекта, активно осмысляющего и переосмысляющего свой опыт. Отсюда вытекает необходимость нарративного психолога учитывать два рода контекста – социальный/культурный контекст (как непосредственной интеракции, в рамках которой осуществляется рассказ, так и более широкого социального пространства) и контекст «истории как целого», отражающей целостность «внутреннего мира» личности.

Техники, используемые в нарративных исследованиях, очень разнообразны. Э. Мишлер подчеркивает, что того, что можно было бы назвать «единственным или наилучшим способом исследования нарратива», не существует: развивая свой собственный подход, нарративные психологи должны внимательно относиться к тому, что наработано в других подходах, и задавать себе вопрос, чему они могут у них научиться (Mishler, 1995). Представители нарративной психологии активно обращаются к методам анализа повествования, разработанным в лингвистике, семиотике, литературоведении (идеям и моделям В.Я. Проппа, А.-Ж. Греймаса, Кл. Бремона, Ц. Тодорова, Р. Барта и др.). В нарративных исследованиях последнего десятилетия нередко используются методы и приемы, характерные для психоаналитической (психодинамической) традиции, а также подходов социальной критики. Многие современные работы сторонников нарративного похода основаны на сочетании приемов, почерпнутых из различных традиций анализа текста – герменевтической, структуралистской, психоаналитической, критической. Следует обратить внимание и на тот факт, что в ряде работ нарративных психологов наблюдается заметный сдвиг в сторону формализации анализа, к примеру, в исследованиях жизненной истории, проводимых Д. Макадамсом и коллегами, предлагаются обобщенные списки кодировочных категорий, использование которых позволяет в значительной степени структурировать анализ и по необходимости квантифицировать данные.

В качестве данных нарративные психологи используют любые рассказы (в т.ч. рассказы клиентов психотерапии). Для сбора данных может применяться и метод нарративного интервью

, которое представляет собой свободную беседу, инициированную интервьюером. Интервью может касаться всего жизненного пути человека (биографическое интервью: «Расскажите мне о Вашей жизни… когда и где Вы родились…?»), а может быть нацелено на сбор материала о каких-то конкретных событиях или об отдельных аспектах жизни (тематическое, или предметно-фокусированное интервью: «Как Вы пришли в психологию? Расскажите о том, как это произошло», «Вы помните то время, когда Вы пошли в школу? Расскажите, как это было»). Нарративные психологи рассматривают интервью в качестве события речи, в процессе которого продолжается то же самое действие смыслообразования, какое совершают люди в своей обычной жизни. Рассказы людей обычно записываются на диктофон и затем расшифровываются дословно, но без использования специальной системы тренскрибирования, которая принята, например, в дискурс-аналитических исследованиях и подходе анализа разговора. Допускается перевод устной речи в более правильную литературную форму.

Анализ рассказов, как уже было отмечено, очень разнообразен. Транскрипты, как правило, разбиваются на тематические единицы – последовательности эпизодов, событий и т.п. Каждый эпизод является относительно законченным в смысловом плане и играет определенную роль в общем «движении» рассказа. Анализ транскрипта включает в себя анализ содержания и анализ формы рассказа. Отдельно может анализироваться фабула

(первичная последовательность событий) и
сюжет
(форма рассказа, в которую облекается последовательность событий). Нередко при проведении нарративного анализа используются техники кодирования и категоризации с последующим выделением основных тем. Обязательно реконструируется то, что может быть обозначено как
ядерный нарратив
– главная смыслообразующая тема рассказа, связывающая воедино весь текст. Кроме того, отдельно прорабатываются и другие – побочные, периферические, дополнительные – темы, маркируемые выведенными из текста в результате открытого кодирования категориями. Важнейшую часть нарративного исследования составляет анализ формы. Отслеживается тип нарратива, особенности его «движения» и связность. В процессе анализа типа нарратива чаще всего используется нарративная типология канадского литературоведа Н. Фрая, выделившего романс, комедию, трагедию и сатиру – нарративные структуры, содержащие идею поддержания социального порядка (романс), его разрушения/изменения (комедия), переживания его потери/утраты (трагедия) и действия циничного вызова по отношению к нему (сатира). По характеру своего «движения» нарратив может быть прогрессивным, регрессивным и стабильным или может сочетать в себе элементы различных типов «движения», в зависимости от темы, временного этапа и др. Хорошим дополнением к содержательному и формальному анализу нарратива может быть применение техник, характерных для критического дискурс-анализ – отслеживание форм позиционирования героя рассказа по отношению к тем или иным людям, социальному окружению и т.п. и анализ типов «морального порядка», предполагаемых таким позиционированием (Emerson, Frosh, 2004).

Заключение

Подводя итоги нашего обзора основных подходов к анализу дискурса, языка и повествования, еще раз обратим внимание на ряд наиболее важных для психотерапии идей, которые в них содержатся. Во-первых, в этих подходах значительно подрывается узкий психологизм в понимании проблем; они смещают фокус внимания с феноменов, традиционно понимаемых как сугубо психологические, к интерперсональным процессам и социокультурным источникам значения. Во-вторых, проанализированные подходы ставят под сомнение привычные для психологов способы мышления, при которых традиционные психологические понятия некритично связываются с якобы объективно существующими психическими реалиями, которые этими понятиями описываются; согласно рассмотренным подходам, психологические понятия – лишь определенный способ интерпретировать реальность, они конструируются в конкретном культурно-историческом контексте и носят локальный характер. Наконец, в-третьих, описанные подходы подводят к необходимости тщательного исследования (и предлагают для этого соответствующий методологический инструментарий) того влияния, которое оказывают устоявшиеся системы значений и доминантные дискурсивные практики на индивидов; деконструируя то, что кажется привычным и само собой разумеющимся, аналитики дискурса, разговора и нарратива способствуют возможности рождения иных смыслов и альтернативных форм понимания – как на уровне профессионального сообщества, так и на уровне жизненного самоопределения отдельной личности.

Пока, на наш взгляд, подходы к анализу дискурса, разговора и повествования недостаточно ассимилированы в исследования психотерапии. Надо сказать, что выраженный социокритический пафос, свойственный названным подходам, идет вразрез и с объективистскими ориентациями академических психологов, и с гуманистической идеологией психологов-консультантов. Однако нам представляется, что их более широкая и последовательная ассимиляция откроет новые перспективы как в изучении интерактивных процессов, происходящих внутри психотерапевтических сессий, так и в понимании психотерапии как особого института, имеющего отношение к конструированию и регулированию субъективности в контексте социальных практик власти и доминирования – с одной стороны, и в контексте возможных практик свободы – с другой.

Литература

1. Барский Ф.И., Грицук А.Г. «Интервью о жизненной истории» Д. Макадамса как метод исследования нарративной идентичности // Психологическая диагностика. – 2008. – №5. – С. 3-48

2. Гилберт Дж.Н., Малкей М. Открывая ящик Пандоры: Социологический анализ высказываний ученых / Пер. с англ. М. Бланко; Вступ. ст. В.П. Скулачева; Общ. ред. и послесл. А.Н. Шамина, Б.Г. Юдина. – М.: Прогресс, 1987. – 267 с.

3. Дейк ван Т.А. Дискурс и власть: Репрезентация доминирования в языке и коммуникации / Пер. с англ. – М.: Либриком, 2013. – 344 с.

4. Калая П., Хейкинен А. Атрибуции в рамках дискурсивного подхода: Объяснение успехов и неудач в изучении английского языка как иностранного // Язык, коммуникация и социальная среда. Вып. 2. – Воронеж: ВГТУ, 2002. – С. 43-72

5. Логинова Н.А. Психобиографический метод исследования и коррекции личности. – Алматы: «Казак университетi», 2001. – 176 с.

6. Уайт М. Карты нарративной практики: Введение в нарративную терапию / Пер. с англ. Д. Кутузовой. – М.: Генезис, 2010. – 326 с.

7. Фридман Дж., Комбс Дж. Конструирование иных реальностей: Истории и рассказы как терапия / Пер. с англ. – М.: Независимая , 2001. – 368 с.

8. Фуко М. Порядок дискурса // Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет / Пер. с фр., комментарий и посл. С. Табачниковой; Общ. ред. А. Пузырея. – М.: Касталь, 1996. – С. 47-96

9. Arribas-Ayllon M., Walkerdine V. Foucauldian discourse analysis // Handbook of Qualitative Research in Psychology / C. Willig, W. Stainton-Rogers (eds.). – London: Sage Publications, 2008. – P. 91-108

10. Billig M. Whose terms? Whose ordinariness? Rhetoric and ideology in conversation analysis // Discourse & Society. – 1999. – Vol. 10(4). – P. 543–558

11. Bruner J. Acts of Meaning. – Cambridge, MA: Harvard University Press, 1990

12. Bruner J. Actual Minds, Possible Worlds. – Cambridge, MA: Harvard University Press, 1986

13. Conversation Analysis and Psychotherapy / A. Peräkylä, Ch. Antaki et al. (eds). – N.Y.: Cambridge University Press, 2008

14. Edwards D. Emotion discourse // Culture & Psychology. – 1999. – Vol. 5. – P. 271-291

15. Edwards D., Potter J.W. Discursive Psychology. – London: Sage Publications, 1992

16. Emerson P., Frosh S. Critical Narrative Analysis in Psychology. – Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2004

17. Henriques J., Hollway W. et al. Changing the Subject: Psychology, Social Regulation and Subjectivity. – London: Mahtuen, 1984

18. Hiles D., Čermák I. Narrative psychology // Handbook of Qualitative Research in Psychology / C. Willig, W. Stainton-Rogers (eds.). – London: Sage Publications, 2008. – P. 147-164

19. Kendall G., Wickham G. Using Foucault’s Methods. – London: Sage Publications, 1999

20. McLeod J. Qualitative Research in Counselling and Psychotherapy. – London: Sage Publications, 2001

21. Mishler E.G. Models of narrative analysis: A typology // Journal of Narrative and Life History. – 1995. – Vol. 5. – P. 87-123

22. Mishler E.G. Research Interviewing: Context and Narrative. – Cambridge, MA: Harvard University Press, 1986

23. Narrative Psychology: The Storied Nature of Human Conduct / T. Sarbin (Ed.). – New York: Praeger, 1986

24. Parker I. Critical psychology: critical links // Annual Review of Critical Psychology. – 1999. – Vol. 1. – P. 3-20

25. Polkinghorne D. Narrative Knowing and Human Sciences. – Albany, NY: State University of New York Press, 1988

26. Potter J. Discourse analysis and discursive psychology // Qualitative Research in Psychology: Expanding Perspectives in Methodology and Design / P.M. Camic, J.E. Rhodes, L. Yardly (eds.). – Washington, DC: American Psychological Association, 2003. – P. 73-94

27. Potter J., Hepburn A. Qualitative interviews in psychology: problems and possibilities // Qualitative Research in Psychology. – 2005. – Vol. 2. – P. 38-55

28. Potter J., Wetherell M. Discourse and Social Psychology: Beyond Attitudes and Behavior. – London: Sage Publications, 1987

29. Qualitative Research Methods in Mental Health and Psychotherapy: A Guid for Students and Practitioners / D. Harper, A.R. Thompson (Eds.). – London: Wiley-Blackwell, 2012

30. Rose N. Governing the Soul: The Shaping of the Private Self. – London: Routledge, 1990

31. Rose N. The Psychological Complex: Psychology, Politics and Society in England 1869 – 1939. – London: Routledge and Kegan Paul, 1985

32. Schegloff E.A. Reply to Wetherell // Discourse & Society. – 1998. – Vol. 9 (3). – P. 413–416

33. Schegloff E.A. Whose text? Whose context? // Discourse & Society. – 1997. – Vol. 8. – P. 165-187

34. Spence D.P. Narrative Truth and Historical Truth: Meaning and Interpretation in Psychoanalysis. – New York: W.W. Norton, 1982

35. Wetherell M. Positioning and interpretative repertoires: conversation analysis and post-structuralism in dialogue // Discourse & Society. – 1998. – Vol. 9(3). – P. 387-412

36. Wiggins S., Potter J.W. Discursive psychology // Handbook of Qualitative Research in Psychology / C. Willig, W. Stainton-Rogers (Eds.). – London: Sage Publications, 2008. – P. 73-90

37. Wilkinson S., Kitzinger C. Conversation analysis // Handbook of Qualitative Research in Psychology / C. Willig, W. Stainton-Rogers (Eds.). – London: Sage Publications, 2008. – P. 54-72

Сведения об авторе

Бусыгина Наталия Петровна

– кандидат психологических наук, доцент; доцент кафедры индивидуальной и групповой психотерапии факультета консультативной и клинической психологии МГППУ, доцент кафедры психологического консультирования факультета психологии МГОУ.

Научные интересы: качественная методология, качественные методы, консультативная психология, психоанализ, исследования личности в условиях постсовременности.

[email protected]

Boussyguina Natalia

– Ph.D. in Psychology, Associate Professor, Counseling and Clinical Psychology Department, Moscow State University of Psychology and Education; Associate Professor, Psychology Department, Moscow State Regional University.

Research interests: qualitative methodology, qualitative methods, counseling psychology, psychoanalysis, studies of personality under the conditions of postmodernity.

[email protected]

[1] Следует сказать, что первоначально термин «критическая психология» возник на рубеже 60-70-х годов в Германии. Им обозначалось направление марксистски ориентированной психологии (К. Хольцкамп, У. Хольцкамп-Остеркамп, П. Кайлер, К.Х. Браун и др.). Это направление не получило широкого развития за пределами Германии. Так что можно сказать, что в конце ХХ века критическая психология рождается заново – теперь уже в контексте англоязычной психологии. Сегодня немецкую критическую психологию К. Хольцкампа рассматривают как один из источников современного, более широкого направления критической психологии (см., напр., Parker, 1999).

[2] Наиболее ярко различие между «материальной» и «исторической» истиной представлено в поздней работе Фрейда «Моисей и монотеистическая религия», однако эта мысль появляется и в других его работах («Будущее одной иллюзии», «О добывании огня»). История становится истинной (приобретает «историческую» истину) в силу оживления события-переживания, исчезнувшего из памяти человека (или всего человечества), она «схватывает» истину события в иносказательной, символической и эмоционально-насыщенной форме. В этом смысле история Эдипа – одна из возможных форм «схватывания» «исторической» истины того комплекса переживаний, который связан с отношениями в родительской семье и формированием психологического пола.

Нарративный метод в психологии и психиатрии

Термин «нарративная психология» принадлежит американскому психологу-когнитивисту и педагогу Джерому Брунеру. Его и психолога-криминалиста Теодора Сарбина по праву можно считать основополжниками данной гуманитарной отрасли.

Согласно теории Дж. Брунера, жизнь – это череда повествований и субъективных восприятий тех или иных историй, цель нарратива — в субъективации мира. Т. Сарбин же придерживается мнения, что в нарративах соединяются факты и вымысел, определяющие опыт конкретного человека.

Суть нарративного метода в психологии – узнавание человека и его глубинных проблем и страхов посредством анализа его рассказов о них и их собственной жизни. Нарративы неотделимы от общества и культурного контекста, поскольку именно в них они и формируются. Нарратив в психологии для личности имеет два практических значения: во-первых, открывает возможности для самоидентификации и самопознания путём создания, осмысления и проговаривания различных историй, во-вторых, это способ самопрезентации, благодаря такому рассказу о самом себе.

В психотерапии также применяется нарративный подход. Он был разработан австралийским психологом Майклом Уайтом и новозеландским психотерапевтом Дэвидом Эпстоном. Суть его в том, чтобы создать вокруг лечащегося (клиента) определённые обстоятельства, почву для создания своей истории, с привлечением определённых людей и совершением определённых поступков. И если нарративная психология считается скорее теоретической отраслью, то в психотерапии нарративный подход демонстрирует уже своё практическое применение.

Таким образом, очевидно, что нарративная концепция успешно используется практически в любых областях, изучающих человеческую натуру.

В чём отличия нарративного подхода от других?

В начале статьи говорилось о том, что у нарративной психотерапии имеются недоброжелатели, которые крайне негативно относятся к методам этой практики. Чтобы не быть голословным, стоит привести несколько отличий нарративного подхода от других, которые считаются довольно радикальными. Именно поэтому довольно неудивительно, что у данного подхода есть противники.

Итак, в чём заключаются отличия нарративного подхода от других психотерапевтических методик:

1. Для начала следует отметить отношение классической психологии и нарративного подхода к человеческому бессознательному. Если придерживаться классической практики, то считается, что бессознательное — это нечто вроде «души» — человеческое сознание, где и находится проблема. Нарративная практика рассматривает бессознательное как концентрацию жизненного опыта и впечатлений, полученных на протяжении жизни. Таким образом, выделяется не абстрактное понимание данного вопроса, а довольно конкретное обозначение. Именно бессознательное содержит ответы на многие вопросы, и человеку потребуется помочь дойти до них;
2. Довольно интересным выглядит отличие, касающееся отношения нарративного практика к своему пациенту. Если в классической психотерапии, специалист изначально относится к человеку, пришедшему к нему, как к больному, то нарративный практик считает пациента практически здоровым. Конечно, со своими проблемами-истериками, депрессиями, нервными срывами, но в целом здоровым. Такое доброжелательное отношение положительным образом сказывается на состоянии пациента — он сразу начинает чувствовать себя легче и увереннее;
3. Обычная психология ориентируется в первую очередь на ощущения человека. Нарративный метод отталкивается от действий пациента. Нарратив позволяет определить интересы человека, а затем проследить за действиями, которые могут привести его к избавлению от существующих проблем. Специалист стремится переписать историю пациента для того, чтобы он стал увереннее в своих собственных силах и счастливее.

Нарратив в политике

Есть своё понимание нарративного повествования и в политической деятельности. Однако термин «политический нарратив» несёт скорее отрицательную коннотацию, нежели положительную. В дипломатии нарративность понимается как преднамеренный обман, сокрытие истинных намерений. Нарративный рассказ подразумевает заведомое утаивание некоторых фактов и истинных намерений, возможно, подмену тезиса и использование эвфемизмов для придания тексту благозвучности и избегания конкретики. Как уже упоминалось выше, отличием нарратива от обыкновенного рассказа является желание заставить слушать, произвести впечатление, что характерно для речи современных политиков.

Визуализация нарратива

Что касается визуализации нарративов, то это довольно сложный вопрос. По мнению некоторых учёных, например теоретика и практика нарративной психологии Дж. Брунера, визуальный нарратив – это не облачённая в текстовую форму реальность, а структурированная и упорядоченная речь внутри нарратора. Этот процесс он назвал неким способом конструирования и установления реальности. Действительно, не «буквенная» лингвистическая оболочка формирует нарратив, а последовательно изложенный и логически правильный текст. Таким образом, визуализировать нарратив можно, озвучив его: рассказав устно или написав в виде структурированного текстового сообщения.

ЧТО НАПИСАНО В СЛОВАРЕ

(Лат. narrare — языковый акт, то есть вербальное изложение, в отличие от представления.) Рассказывание историй, пересказ, несобственно-прямое говорение; в психотерапии — рассказы пациентов о личной истории. (Словарь психологических терминов)

Повествование в виде устного рассказа во всём разнообразии своих проявлений: случаи из жизни, страшные и смешные истории, семейные предания, байки о знакомых и знаменитостях, рассказы о необъяснимых происшествиях, пересказы и толкования снов, чудеса, слухи, толки и даже сплетни. (Учебный словарь терминов рекламы и паблик рилейшнз)

Понятие, фиксирующее способ бытия повествовательного текста, в котором сознание и язык, бытие и время, человек и мир оказываются тесно взаимосвязанными. (Энциклопедия эпистемологии и философии науки)